В Студии театрального искусства худрук и основатель труппы Сергей Женовач поставил «Заповедник» по прозе Довлатова и поэзии Пушкина.

Все начинается в фойе. Красивая дама кустодиевских форм разливает по стаканам вино из бочки-цистерны, рядом — елка, украшенная бутылочками с алкоголем. В импровизированном кинозальчике публику разогревают «Новостями дня»: в хронике члены Политбюро раздают награды, сменяют друг друга рапорты о достижениях Запорожского трансформаторного завода, Саянской солнечной обсерватории, Армянской обувной фабрики «Масис». Человек в сером плаще распространяет машинописные самиздатовские копии «Заповедника» Сергея Довлатова: прочтешь — передай другу. Намеренно заставляют вспомнить антураж застойных лет, вписанный в «условия восприятия» спектакля, где пойдет речь отнюдь не о советских муляжах — о безысходности и отчаянии, которых не избежать человеку рефлектирующему, где бы и когда он ни жил.
Главный герой Борис Алиханов — alter ego автора — как и сам Довлатов, писатель. Знает, что талантлив, но рассказы его никто не печатает. В семье — неразбериха. Душат долги и безденежье. Почему бы тогда не сбежать к Александру Сергеевичу от навалившихся проблем? «Попытаться рассеять ощущение катастрофы, тупика», но от себя не скроешься, и хорошо только там, где нас нет. Когда-то и Пушкин оказался здесь, запутавшись в отношениях с властями предержащими и светским обществом. Спектакль построен по поэтическим канонам. «Пушкин — Довлатов» — основная рифма. Считывается сразу — по уникальному сценографическому решению. Художнику Александру Боровскому удается создать ощущение псковских просторов. Кажется, что они рядом, хотя на сцене нет ни михайловских рощ, ни корабельных сосен, ни лип на аллее Керн. Только два мостика. Один — горбатый — высоко, ближе к колосникам, летит из кулисы в кулису, напоминая растиражированный символ пушкинских мест. Второй — в виде убогого пирса на грязном пруду — на подмостках, тянется из глубины сцены к зрительским рядам. Два разных и непересекающихся мира. Пушкинская примета тоже явлена материально — не фрак, не цилиндр, не крылатка, а посмертная маска. Причудливый свет волшебника Дамира Исмагилова не дает возможности ни на минуту забыть о растревоженном гении места. Пространство и действие разделены по гендерному принципу: нижний пирс — место обитания мужчин, им отдана первая часть спектакля. Наверху щебечут дамы, для их пересудов — акт второй.
Алиханов в исполнении Сергея Качанова постарше Довлатова, не дожившего до пятидесятилетия, и тем более Пушкина. Актер, играющий тонко и на преодолении, не рядится ни под того, ни под другого, он — рассказчик или лирический герой театрального повествования. Беспощадный философ и печальный острослов. Выходит босоногий, в подвернутых джинсах, ничком ложится на причал, щурится от солнечных зайчиков, вглядывается в свое отражение в мутном зеркале воды, расцарапанном окурками и всякой дрянью. Произносит беспросветные слова: «Жизнь расстилалась вокруг необозримым минным полем. Я находился в центре». Достает из воды бодрящую поллитровку — самое русское средство от печали. Как мухи на мед слетаются окрестные мужички. Топят тоску безалаберные таланты и отпетые бездельники. Впрочем, «бездеятельность — единственное нравственное состояние». В нем все и пребывают. И балабол-фотограф Валера (Даниил Обухов колоритен в роли злостного нарушителя общественного покоя), что горланит в матюгальник новости от «Пионерской зорьки», и ясноглазый обаятельный «дружбист» Михал Иваныч (Дмитрий Матвеев) — бесхитростный и недалекий, и упрямый прижимистый сосед Толик (Александр Медведев). Не менее аборигенов диковинны ленинградцы: взъерошенный беллетрист Стасик Потоцкий (Александр Николаев), без устали придумывающий махинации по зарабатыванию легких денег, и энциклопедист Володя Митрофанов (Лев Коткин), парализованный ленью и полной атрофией воли до такой степени, что не в силах распахнуть глаза. Реального Митрофанова, а о его прототипе Владимире Герасимове до сих пор рассказывают байки питерские старожилы-интеллигенты, «оживляли» только два обстоятельства: горячительный напиток внутрь и внимающие люди рядом. Тогда мысли его текли широко и свободно, а знал он легенды каждого дома, закоулка, подворотни города на Неве. Сказанное — к тому, что довлатовское перо вела к бумаге сама жизнь, а не лукавые фантазии. Вот и Толик, говорят, еще жив.
Нелепые созерцатели и узнаваемые чудики, собранные в «Заповеднике», сыграны молодым пополнением СТИ, прошлогодними выпускниками Мастерской Женовача, остро и живо, с дерзким артистизмом. Все «мужские» мизансцены подчеркнуто статичны на манер музейных экспонатов и подлинны, как здешние реки, холмы, деревья, золоченые водные блики. Простодушно-прекрасны их пластические этюды на одном месте, когда рука ищет стакан, взгляд — бутылку, тело — равновесия. Каждый из них — достопримечательность.
Заповедник в спектакле — не зона под названием «совок» и не музейный мемориал. Заповедник — это нравы и судьбы, сложившиеся совсем не по маршрутам мечтаний. Так же, как мужики пьянеют от водки, так экзальтированные дамочки — от Пушкина. Обострение носит сезонный характер: зимой здесь пусто, а летом к «солнцу русской поэзии» прибывают не только посетители-визитеры. Тянутся столичные учительницы, например. Приезжают, готовят текст экскурсии, вызубривают экспозицию, по трое или вчетвером живут в чистеньких комнатках с чемоданами под кроватями и маскируют свое несостоявшееся счастье обожанием поэта. Смутные надежды и ожидания — напрасны. Талант Женовача — в понимании, сочувствии и даже восхищении литературными героями. Не склонный к сарказму и осуждению, каждой барышне он придумывает милейшие детали: особую грациозную походку или сентиментальные движения рук. Таких Довлатов называл «марцифелями», видел в них «нечто загадочное, возвышенное, экзотическое. Кефаль с марципаном…». Как хороши они, озорные младшие дочки в семье СТИ: Мария Корытова, Екатерина Копылова, Дарья Муреева, Варвара Насонова, Елизавета Кондакова. Сплошь разные особы, томные и отчаянные, гордые и трепетные, скрытные и разбитные. При юном пополнении молодым и талантливым Анастасии Имамовой (Методист), Ольге Калашниковой (Хранительнице музея) пришлось стать старшим поколением «женовачей». Все дивно читают пушкинские строки и волшебно поют романсы Глинки, Алябьева, Шварца (отдельный комплимент — автору музыкального оформления Григорию Гобернику). Так же хором, взахлеб, с придыханием обожают Пушкина. Ему отдано их пылкое воображение и нерастраченные природные силы. Реальные-то мужики почти перевелись, да и обитают на другом мостике. Почти на иной планете. Им не услышать чудное и чистое девичье многоголосие «Я вас любил». На «мужской территории» ненадолго окажется только жена Бориса (Катерина Васильева) да выпорхнет на минутку уморительно смешная филокартистка, чтобы выкрикнуть в зал: «Ехать не советую. Абсолютно нету мужиков. Многие девушки уезжают, так и не отдохнув».

Не покидает причал Борис, читает авторские комментарии, вспоминает дам, вступает с ними в диалоги. Единственный раз взбаламутит «женское» действие мужчина. Майору Беляеву поручили заняться исправлением оступившегося писателя. Никита Исаченков, тоже из новобранцев, блистательно проводит сцену-монолог: сам задает вопросы, сам на них отвечает. От разглагольствований об органах, которые не только карают, но и воспитывают, легко переходит к земельному вопросу и рассуждениям о крестьянах, позабывших, как лошадей запрягать и когда и что сеять. Потом служилый выруливает на тему о вреде алкоголя и… достает по очереди бутылку и пачку печенья. Вот — рифма к первому действию и горькая перекличка с современностью. Не устарело и пушкинское стихотворение «Не дорого ценю я громкие права», написанное поэтом незадолго до смерти, и с пафосом прочитанное Борисом как программное послание потомкам.
Новым спектаклем Женовач не впервые доказывает, какой театральной мощью обладает слово — пушкинское, довлатовское, разговорное, песенное. Текст «Заповедника», лапидарный и ироничный, легкий и живописный, чарует режиссера, и он неспешно им любуется, подает размеренно, плавно, неторопливо. Волнует родной язык, ведь на «чужом мы теряем восемьдесят процентов своей личности». На вопрос жены о том, кому нужны его рассказы здесь, на родине, Алиханов-Качанов отвечает предельно ясно: «Всем. Просто сейчас люди об этом не догадываются». Женовач знает и заодно предупреждает: не делайте культа из Довлатова, в какой уже превратили Пушкина массовым поклонением и коллективным потреблением. Он — единственный и для каждого свой. В финале с добрый десяток посмертных масок поэта опускаются из-под колосников, по каждой — бежит слеза.

Источник: http://portal-kultura.ru/articles/theater/179202-zapovednyy-napev-zapovednaya-dal-/